ручки)))

Класс! Кто бы мне квас сделал))))

Что бы с вами ни случилось, запаситесь терпением — солнце должно снова взойти. Оно всегда так поступает.

Иногда давать кому-то второй шанс — это как давать второй патрон тому, кто первый раз в Вас не попал, потому что промахнулся.

Прикольно! Я умею рисовать в стиле минимализма и активной живописи!!!

кто йогу хотел? занимаемся?

Думаю, вкусно будет.

4 пик

Описание личности

Четверка Пик — это карта удовлетворения от работы, одна из самых «прочных», «устойчивых» карт колоды. Люди с этой Картой Рождения часто вызывают ассоциацию с каменной скалой. Они чрезвычайно трудолюбивы и работоспособны; на них всегда можно положиться. В вопросах богатства и успеха они могут рассчитывать на постоянную удачу. Обычно они получают настоящее удовольствие от своего труда. Однако Бубновый Туз в качестве их Карты Сатурна говорит о том, что, несмотря на все успехи. Пиковые Четверки всегда озабочены денежными проблемами и могут сами ставить себе палки в колеса. Десятка Червей в качестве Карты Меркурия указывает на то, что они всегда ведут себя в обществе адекватно, а также наделены даром красноречия и могут стать превосходными ораторами. Нередко Пиковые Четверки оказываются талантливыми писателями, рекламными работниками или исполнителями в литературной области.
Все Четверки, как правило, очень упрямы, и Пиковая Четверка — не исключение. Благодаря Кармической Карте Десятке Треф Четверки Пик весьма эрудированны, умны и желают жить по собственным законам. Они восприимчивы, наделены великолепной интуицией и не выносят ограничений никакого рода. Десятка Бубен в качестве Карты Венеры дарит им богатых друзей, однако при выборе друзей и возлюбленных им не рекомендуется обращать чрезмерное внимание на денежный вопрос.
Обычно Пиковые Четверки обладают крепким телосложением и хорошим здоровьем; лучшее средство лечения для них — природные методы. Четверка Пик — это карта работника, и именно в работе такие люди обретают истинную гармонию и удовлетворение. Нередко они занимаются благотворительностью, что также приносит им счастье и ощущение внутренней гармонии.
В поздние годы жизни Пиковые Четверки часто стараются осуществить мечты своей юности и много путешествуют по свету.

Взаимоотношения с другими людьми

Четверки Пик — чрезвычайно любящие и щедрые люди, и хотя они могут проявлять упрямство и жесткость, обычно партнеры не могут на них пожаловаться. Нередко Пиковые Четверки тянутся к людям, достигшим финансовых успехов. Это имеет свою отрицательную сторону: в погоне за внешним лоском Четверка Пик может упустить из виду истинные ценности, на которых строятся любовные отношения. Людям этой карты следует научиться не смешивать деньги и удовольствие, не путать деловые отношения с личными. Основной причиной конфликтов и потрясений в личной жизни для Четверки Пик служат финансовые заботы. Но в целом брачная карма Пиковой Четверки неплоха; лучше всего для людей с этой Картой Рождения подойдут партнеры, которые разделят их любовь к путешествиям.

Совместимость с другими картами рождения

Все Четверки Пик могут стать хорошими друзьями с женщинами масти Бубен. Пиковые Четверки-женщины особенно неравнодушны к мужчинам-Трефам, а к мужчинам-Пикам испытывают сильное физическое влечение. Мужчины масти Треф обычно приносят проблемы Пиковым Четверкам обоего пола. Пиковая Четверка—женщина может вступить в удачный брак с мужчиной-Пикой, особенно если он — достаточно зрелая личность, наделенная чувством ответственности.

Выживание или счастье?

Что скрывается за суровой и неприступной внешностью Пиковой Четверки? Зачастую — огромная жажда надежности и материального комфорта. Из всех Четверок именно Пиковая сильнее всего тянется к стабильности и безопасности в жизни. Связь с числом «Четыре» всегда подразумевает стремление создать для себя такое положение, в котором удовлетворялись бы все основные потребности человека. Пиковая Четверка ищет безопасности в работе. Это — отличный работник, который чувствует себя спокойно, только когда трудится.
Помимо связи с числом «четыре», на Четверку Пик влияет и еще один фактор, который превращает ее и одну из самых «обусловленных» карт колоды. Этот фактор — Бубновый Туз в качестве Карты Сатурна в Основном Жизненном Наборе. Карта Сатурна обычно указывает на область жизни, в которой мы сталкиваемся с препятствиями. Иногда она представляет задачи, выполнить которые данному человеку почти невозможно. В случае с Четверкой Пик такой проблемной областью оказывается жажда денег или страх остаться в пишете. Как правило, этот глубинный страх не выходит на поверхность сознания. Но именно он является одним из самых мощных стимулов в жизни Пиковой Четверки, и его обязательно следует осознать, чтобы освободиться от лишних помех. Пиковая Четверка — «трудоголик». Другие карты — Бубновый и Пиковый Тузы и Десятка Пик — также могут проявлять это свойство, но по другим причинам. Для Четверки же Пик это невероятное трудолюбие объясняется вечной погоней за материальной стабильностью. Карта Сатурна — Бубновый Туз — порождает постоянный страх того, что в нужный момент под рукой не окажется необходимых вещей или денег. И если Пиковая Четверка не отследит этого страха и не признается себе в нем, она может потратить всю свою жизнь на заполнение мнимой пустоты.
Ощущение этой пустоты заставляет многих Пиковых Четверок бессознательно и бесконечно бороться за выживание. Попадая в такой «режим выживания», человек становится недальновидным и часто принимает неверные решения, которые в будущем могут принести множество проблем (нередко навлекая на него именно те неприятности, которых он пытается избежать). Но Четверка Пик в состоянии изменить эту ситуацию, если постарается честно признаться себе в мотивах своего поведения.

Ключевым шагом к перемене здесь является осознание. Просто задаться вопросом, нравится ли нам наша работа или нет, недостаточно. Надо идти в рассуждениях дальше. Если нам не нравится наша работа, то, вероятно, мы держимся за нее из-за какого-то страха. И чем сильнее этот страх, тем меньше нам нравится работа. Обычно всем Четверкам от природы свойственна любовь к труду, поэтому отвечать на эти вопросы им надо с полной откровенностью. И если они поймут, что так тяжело трудиться их заставляют какие-то негативные факторы, то получат возможность изменить свою жизнь к лучшему.

Благодаря воинам, ведущим импульсивный образ жизни, появляется тенденция, потенциально способная взломать привычный образ жизни в оседлом и замкнутом роде. На авансцену выдвигаются новые впечатления и переживания: амбиция, стремление первенствовать, повелевать, пристрастие к авантюре, жажда богатства, вкус к острым ощущениям. Будничное течение жизни вызывает у них тоску. Жизнь племени была подчинена неконтролируемой силе судьбы, фатума. И против судьбы началось восстание. Тацит, повествуя о странностях хаттских воинов, чье гнездо было в верхнем течении Везера, замечает, что они склонны «считать счастье в числе сомнительных, храбрость в числе верных благ». Судьбу можно если и не подчинить себе, то по меньшей мере воспринимать не пассивно. Пока предначертанное не свершилось, его не стоит считать неизбежным и неконтролируемым. Единственное, на что можно положиться, чему. можно спокойно довериться,-это военная-доблесть.

Так зарождается «культура доблести» (virtus), которая на протяжении столетий будет показательной для жизни Запада. Следует, однако, иметь в виду, что речь здесь идет не о некоторой сумме этических и гражданских ценностей, которые содержались в римском понимании virtus. не о семантическом обновлении термина, происшедшем под влиянием христианства, и не о его классическом «возрождении» на пороге Ренессанса. Германская доблесть, так же как и кельтская, подразумевает ценности и отношения, которые римлянами считались варварскими и извращенными. Ее следует понимать узко в отличие от обозначаемого тем же словом римского представления о ценностях. Доблесть германского воина — свирепая отвага и безудержная воинская сила. Вегеций, рассматривая причины, по которым римляне смогли одержать победу над гораздо более многочисленными галлами, более сильными германцами, более хитрыми и богатыми африканцами и более образованными греками, выделял согласованность, военный строи, дисциплину — короче говоря, «право оружия» (ius armorum). Рассуждение Вегеция в основном направлено на дискредитацию грубой, необдуманной воинской храбрости. В этом смысле варварская доблесть (согласно римлянам, единственное, на что варвары вообще способны, ибо им неведомы более высокие ценности) в глазах римского наблюдателя — нечто чудовищное.

Действительно, например, у кельтов (мы не говорим о германцах, которые неизменно демонстрировали такой высокий уровень групповой солидарности, что, не выдержав испытания в каком-нибудь одном звене, она тотчас же восстанавливалась в другом) личная доблесть в конце концов объективно приводила к поражению всей кампании: воин-одиночка старался добиться в сражении максимальной степени самовыражения, пусть и в ущерб общему тактико-стратегическому замыслу. В сражениях с участием кельтов это приводило к проявлению одной из многих характерных для их культуры «гомерических» черт. Страсть к поединку, любовь к героизму, своеобразные дуэли накануне, во время и после боя, иногда взамен самого сражения. В кельтской и германской войне, следовательно, в обоих обществах, созданных во имя войны, проявляется дихотомия: есть религиозно-политические и есть военные вожди — reges и duces. В то время как римское военное искусство эволюционирует, придерживаясь рационального и геометрического направления, благодаря чему конкретно и юридически мыслящие римляне были вправе воспользоваться дефиницией Ius armorum, военное искусство кельтов и германцев развивалось мистически. Такие термины, как «доблесть» (virtus) или даже «дерзость», «неустрашимость» (audacia)-слово, заметим, гораздо более сильное,- недостаточны, чтобы передать тот дух, с каким сражался кельт и германец античности либо раннего средневековья. Несомненно, справедливо мнение об избрании германских королей на основании их божественного происхождения, а военных вождей с учетом их воинских качеств, что под Тацитовой доблестью германцев следует понимать не столько храбрость в бою, сколько «харизму», то есть сакральномагическую силу, своего рода «ману», проявляющуюся на марсовом ристалище.

Перед нами понемногу приоткрывается если и не сама истина, то хотя бы возможность к ней приблизиться. Итак, какой же термин либо набор терминов использовали сами германцы для обозначения того, что латинские авторы столь неуклюже передавали как virtus либо audacia? Это термин — veut, связанный с готским woths- «обуянный, бешеный». От него и имя Вотан. Прекрасно соответствует ему севернорейнский термин odhr, то есть «неистовство», «ярость», от которого имя Один. Итак, священное, божественное неистовство. Кто пал его жертвой, тот одержим богом. Действительно, образованные средневековые потомки германцев, например Адам Бременский, для которого латынь оставалась навязанным и чуждым языком, хотя он и относился к ней без особого негодования, переводили wut отнюдь не virtus (то есть словом, которое для христианских ушей звучало уже совершенно иначе, чем для римских), а как furor, то есть «бешенство». Оно увлекало, преображало, мистифицировало. Под его воздействием воин становился уже не тем, кем был прежде. Он утрачивал свой человеческий облик, выходил из себя. Это был одновременно и бог и лютый зверь.

Подобный род воинской доблести, вскормленный мистической силой и одушевленный божественным неистовством, во многом напоминает menos Гомеровых героев, который можно перевести как furor и как «жар», «храбрость», «сила и отвага», «пылкость». Менады Диониса тоже принадлежали к этой сфере. Действительно, wut — это слово-ключ: в нем жизненная сила, страсть и воля. Слово-ключ, применимое к богам и животным, даже к некоторым абстрактным понятиям: оплодотворяющему и разрушительному жару солнечной энергии, буйству природной стихии, силе гнева. Рассуждая о кентаврах, мы уже сталкивались с удивительным сочетанием божественного и звериного. Как нам представляется, оно удивляет только последователей христианского морализма и Декартова метода.

Как добивался человек этого божественного дара, как управлялся с ним в дальнейшем? Как и всякий божественный дар, этот приобретался человеком на свой собственный страх и риск. Путь к нему пролегал через сосредоточенность, очищение, созревание. Иными словами, это путь инициации, во время которой совершалась ритуальная и духовная подготовка к принятию дара. Путь был обставлен многочисленными табу. Насколько известно из истории, равно как и антропологии, такова картина во всех «воинских общинах» и «мужских союзах».

Но не станем беспокоить компаративистские изыскания этнографов и попытки реконструировать обряд инициации. И то, и другое уже не раз предлагалось. Поражает один факт, и, так как он неоднократно упоминался, нам пора рассмотреть его с более пристальным вниманием. Речь идет о превращении (если и не буквальном, то по меньшей мере ритуальном, а также психоповеденческом) воина в дикого зверя. Коллективная память, выраженная в символе и речи, в конечном итоге сильнее памяти, живущей в идеях и понятиях. Наши военные лексиконы, да и сама геральдическая символика, унаследованная от античности и средневековья, хранят следы этого древнего «превращения в зверя». Глубоко в историю уходит привычка, на первый взгляд диктуемая пошлой солдафонской риторикой, присваивать имена диких животных тем или иным армейским подразделениям. Не столь наивны, как может показаться, выражения типа «сильный как бык», «храбрый как лев» и т.п. Подобное фамильярное обхождение с миром диких зверей без особого труда можно проследить у германцев, причем в самых разнообразных формах. Поучительно: зверь играет роль наставника при инициации человека-воина.

Схватка со зверем, также являющаяся одним из видов инициации, завершается поеданием его плоти и крови. Воину это должно придать силу либо мудрость противника, помочь обрести самые его ценные качества. «Победа» человека над зверем трансформируется в переход таинства власти, в обряд передачи мощи, в результате чего зверь уже как бы и не умирает, а «воплощается» в победоносном герое. Впрочем, обычай украшать себя бренными останками поверженного противника, присваивать себе его геральдику, иногда даже и его имя, то есть облик, обладает тем же значением. Ритуал поедания плоти и крови убитого противника, привычный в Tierkampf, приводил иногда к воинскому людоедству, что еще раз указывает на ритуальный характер каннибализма. Сейчас же нас интересует зоофагия, постоянно встречающаяся в германском мифе.

Германская сага демонстрирует нам «воина-зверя» во всей красе. В известном смысле это «настоящий» зверь. Своей звериной сущностью он обязан магикоритуальной процедуре экстатического типа (пляска, употребление опьяняющих веществ, наркотиков) либо внешнему уподоблению какому-нибудь зверю (например, подражание его повадкам, одевание его шкуры, использование в качестве украшения его клыков и когтей или, наоборот, участие в сражении совершенно обнаженным, как зверь). Этот воин, подобно зверю, производит на человека колдовское действие, вселяя в него страх. Воины-звери терроризировали противника. Они обладали, или полагали, что обладают, даром неуязвимости, как, например, Гарольд Безжалостный, ввязывавшийся в бой раньше всех, сея смерть направо и налево, или викинги, которые, пока могли устоять на ногах, не прикрывали себя щитом, сбрасывали с себя латы и падали наземь лишь от усталости, а не от ран. Падали, испепеленные жаром собственного неистовства.